Автор:
Марк Сагофф (Mark Sagoff)
Перевод статьи приводится в сокращении
В сентябре 1982 года группа экономистов и экологов встретилась в Стокгольме с намерением реформировать и даже более того революционизировать изучение экономики.
Встреча в Стокгольме произошла в переломный момент. В течение 1970-х годов, вдохновленные возросшим публичным интересом к проблемам окружающей среды, выдающиеся ученые-экологи издали книги-бестселлеры и отчеты, утверждающие что если население Земли, объемы потребления и вместе с ними глобальная экономика продолжат свой рост, то в скором времени в мире истощится запас еды и других ресурсов.
Однако к началу 1980-х эти прогнозы были поставлены под сомнение. Общественность была больше обеспокоена безработицей и экономическим спадом. Избиратели опасались того, что предложенные учеными-экологами меры разрушат или замедлят экономику. Ученые столкнулись с ответной популистской реакцией.
В 1980 году президентом США стал Рональд Рейган, обещавший возобновление экономического роста. Рейган начал компанию против «экологических экстремистов», о которых он сказал, что они более ценят «кроличьи норы» и «птичьи гнезда» нежели занятость и экономический рост. Высшие должности в должности в Агентстве по охране окружающей среды, Министерстве внутренних ресурсов и Службе охраны лесов были заняты противниками «зеленого» движения. Все крупные экологические распоряжения стали подвергаться тестам на экономическую рентабельность.
Для оправдания отхода от зелёной политики администрация Рейгана и прочие сторонники роста призвали представителей основного направления экономической науки. Экологические экономисты ответили атакой на экономистов основного направления науки, утверждая, что те могут справедливо определить значение природы и сферы услуг, которую она обеспечивает.
Движение экоэкономистов получило масштабную поддержку: Фонд Макартуров, фонд «Пью Черитабл Трастс» и иные крупные организации внесли крупные инвестиции в экологическую экономику
Ведущие лица в области защиты окружающей среды, такие как Эймори Ловинс, Пол Хокен, Билл МакКиббен и Ал Гор, и известные писатели, например Томас Фридман, усвоили их риторику.
Экологические экономисты начали свою деятельность 30 лет назад с целью довести человеческую экономику до «правильного размера» для ее естественной инфраструктуры. Однако сегодня представители этого течения оказались в тупике как в политике, так и в науке, будучи пойманными в капканы своих математических моделей и концептуальных конструкций. Интеллектуальный кризис экологической экономики представляет собой наглядный урок для тех, кто, вместо того чтобы интересоваться настроениями в обществе, обращается к научным теориям для обеспечения интеллектуальной и политической базы для политики по защите окружающей среды.
Отход от неомальтузианства
Развитие экологической экономики было связано с попыткой отделить науку от неомальтузианской пропаганды предыдущих десятилетий. Во многих обзорах бестселлер Римского клуба 1972 года, «Пределы роста» (The Limits of Groth), был связан со зловещими предсказаниями, например, что через 40 лет на планете закончатся минералы, как например серебро, вольфрам и ртуть. В 1970 году Пауль Эрлих, автор неомальтузианской книги «Популяционная бомба» (The Population Bomb), предсказал глобальную нехватку еды, которая станет причиной голодной смерти миллиарда людей с 1980 до 1989 года – из них 65 миллионов умрут в США. Дальнейшие предостережения появились в «Мировом отчете 2000» (Global 2000 Report) , выпущенном в 1980 и годовых отчетах «Состояние мира» (State of the World) Листера Брауна и Института глобального мониторинга.
Последователи неомальтузианской теории доказывали, что мир не сможет наращивать производство продовольствия по мере быстрого роста населения, однако подобное утверждение оказалось в корне неверным
Мировое производство продовольствия в период между 1960 и 2000 годами выросло более чем вдвое, равно как в этот период выросло и производство пищи на душу населения. В 1981 году индийский экономист Амартия Сен, позднее получивший Нобелевскую премию за свое исследование, опубликовал книгу, в которой доказал отсутствие прямой связи голода с недостатком производства пищи. Сен показал, что основными причинами голода являются несправедливости и притеснения – т.е. проблемы находятся в сфере распределения, а не производства. Сен писал: «с такими вводящими в заблуждение параметрами, как выработка пищевой продукции на душу населения, мальтузианский подход в корне уводит нас от проблем, с которыми сталкиваются бедные люди в мире». Индийский экономист отмечал, что после увеличения производства продовольствия на душу населения, мир был успокоен ложным оптимизмом о том, прекращении голода.
Экологические экономисты отличались от неомальтузианских катастрофистов в первую очередь акцентом на системной устойчивости, а не на обеспечении человечества ресурсами. Опасения экоэкономистов были сосредоточены не на том, что в мире закончится еда, минералы или энергия, а на том, что человечество может достигнуть «экологического порога», после которого может произойти сбой всей мировой экосистемы. Роберт Констанца и его коллеги писали : «Можно найти близкий аналог-заменитель для традиционных природных ресурсов, как например, дерево и уголь, но не для природных экологических систем».
Для экоэкономистов экосистемы являлись «сложными адаптивными системами, характеризующимися исторической зависимостью, сложной динамикой и множеством областей притяжения аттрактора». Предполагается, что такие сообщества или системы развиваются и в результате достигают «адаптивного» или «динамического равновесия», которое можно смоделировать с математической точки зрения.
Юджин Одум, чья книга «Основы экологии» в течение десятилетий была главной в этой области, изобразил природу как огромную цепь или «организацию с разными уровнями иерархии», восходящую от малых до крупных, более всеохватывающих систем (например, от генов, клеток, организмов, популяций, сообществ до экосистем). Роберт Мак-Артур и Эдвард Осборн Уилсон в книге «Теория островной биогеографии», изданной в 1967 году, представили схожий взгляд на эволюцию как на четкое развитие естественных сообществ в сторону насыщения видами. Согласно этой теории, экосистемы существуют в состоянии равновесия, при котором колонизация системы новыми видами балансируется вымиранием уже существующих. Пауль Эрлих проиллюстрировал эту теорию «метафорой самолета». «Исчезновение дюжины винтиков, как и дюжины видов, можно не заметить, – писал он. – Но, с другой стороны, выпадение тринадцатого винтика из закрылка, как вымирание ключевых видов, вовлеченных в азотный круговорот, может привести к серьезной аварии».
Проекция физики
Экологические экономисты скопировали с термодинамической теории дополненную экологическую картину о том, что природа представляет из себя стесненную адаптивную эволюционную систему. В 1971 году румынский экономист Николас Джорджеску-Реген опубликовал книгу «Закон энтропии и экономический процесс» (The Entropy Law and the Economic Process), в которой он утверждал, что закон энтропии является главным корнем дефицита в экономике. Герман Дейли, один из первых сторонников экологических экономистов и ведущий теоретик того, что он назвал «стабильной экономикой», основывал свои построения на идее о том, что растущая экономика с течением времени расходует энергетический потенциал (например, организация и интеграция) природных систем, в которые она включена. По его утверждению, оптимизм, основанный на «философском камне технологий» требует «временное исключение из законов термодинамики».
Теоретические методы и идеи, на которых основываются концепции экологических экономистов, возникли в Национальной лаборатории Оук-Ридж в Теннесси после Второй мировой войны. Начиная с 1950-х годов Атомная энергетическая комиссия нанимает множество экологов – к 1970 году их было уже около 80 – вовлекая их в десятки проектов, которые в итоге формируют свойственный для т.н. «Большой науки» подход к компьютерному моделированию того, что в то время называли биомами.
Окруженные физиками в Оук-Ридж, экологи восприняли компьютерное моделирование и иные концептуальные методы, свойственные ранее математическим наукам.
Самым влиятельным экологом этого периода, Г.Е. Хатчинсоном была развита модель «формальных аналогий» для объяснения структуры и функционирования экосистем. Формальные аналогии были взяты из многих наук, включая статическую механику, спектральный анализ, электрические схемы, стехиометрию, термодинамику, кибернетику и теорию хаоса. В рамках этого подхода любой человек, связанный с математикой и метафорами, обычно взятыми из других наук, мог сконструировать экосистему.
Экологи этого периода предполагали, что «экосистемы функционируют в соответствии с некоторыми всеобъемлющими правилами, которые контролируют структуру и/или функционирование», не проверяя, что их предположение не согласуется с практикой. Эти силы чаще были смоделированы на компьютерах, чем изучены вживую. По мере того как экология становилась формальной наукой, она ошибочно принимала модели за эмпирический результат.
Основанные на теории математические спекуляции по поводу структуры и функционирования экосистем заинтересовали академическое и научное сообщество того времени. Чем более абстрактной и математической была теория, тем больше уважения она приобретала и тем выше был порог для профессионального успеха. Математики наслаждались званиями крупных ученых, не пытаясь провести практические исследования или заработать должность на кафедре математики. В 1974 году Ли ван Валлен, удивительный эволюционный биолог из Чикагского университета, заключил, что математические экологи сформировали «клику» и «новую религию», которая считает сбор фактов «потерей времени».
Философские основы
Освобожденные от необходимости проверять свои теории на практике, экологи, изучающие экосистемы, строили свои математические модели на основе идей, которые восходят к современнику Чарльза Дарвина, британскому философу и биологу Герберту Спенсеру. Теория Спенсера постулировала «универсальный закон эволюции», который утверждал, что любое скопление живых существ со временем пытается самоорганизоваться в «динамическое состояние равновесия», растрачивая при этом энергию. Этот принцип превратился в теорию для объяснения всего.
В XIX веке в Америке натуралисты, достигшие совершеннолетия во время Гражданской войны, были воспитаны в традициях, которые мы связываем с «креационизмом», заключающемся в том, что полнота и величие Бога отражается в идеальной организации и обильном многообразии природы. Английский поэт XVIII века Александр Поуп торжественно отмечал: «И исчезновение одной ступени разрушило бы всю лестницу; Не важно, какое из звеньев природы ты вырвешь». По словам историка идей Артура Онкена Лавджоя, этот подход превозносит «причину, по которой все существующее является таким, какое оно есть, а не другим», по которой все виды находятся на своем месте и им приписывается самодостаточность, самоорганизованность и «покой» в естественных сообществах – способность организовываться и поддерживать себя, поскольку Бог сотворил их и оставил в покое.
Поскольку теория адаптации Спенсера применяется не только к видам, но и к экологическим сообществам, это позволило сообществам придерживаться теологических корней при охвате концепта эволюции. Предполагая, что мог создать Бог, эволюция сделала еще лучше, биологи перешли от естественной теологии 18 века к ассоциативной экологии 20 века, не потеряв при этом ничего. Если не считать мантию математики, накинутую на нее учеными, экология общества и экосистемы середины 20 века не отличалась от более теологической схемы, которая была унаследована от Спенсера.
Экологические экономисты обратились к изучению экологических систем – системной экологии, которая стала развиваться после Второй мировой войны и утверждала, что экологические системы или сообщества объединены или управляются набором формирующих принципов. Однако сама природа была удивительно безразлична к этой философии. Экологи, вовлеченные в практические исследования, обнаружили, что математические модели, выдуманные теоретиками сообществ и систем, не подтвердились ни одним из наблюдений, кроме как экземпляром помидора, выбранного специально.
Если бы экологи-теоретики был заинтересованы в практических доказательствах, то они бы с легкостью фальсифицировали все принципы, которые они проверяли
Сомнения эмпириков
Еще в 1917 году американский ботаник Генри Глисон (1882–1975) подверг сомнению предположение о том, что живой мир организован по принципам выживания или мощными силами. Напротив, он утверждал, что каждое сообщество растений или животных уникально, недолговечно, спонтанно, своеобразно, случайно и само формирует законы для себя. Он считал, что те области, которые изучаются экологами, надо рассматривать в качестве историй, зависящих от своего пути, нежели в качестве сообществ, управляемых правилами и законами. С этой точки зрения экосистемы не эволюционируют, они просто меняются.
В целом существует довольно мало доказательств того, что эволюция происходит на уровне всей системы
Новые экосистемы возникают все время, а обнаруженные на одном и том же ареале обитания виды крайне редко эволюционируют совместно. Почти везде можно увидеть и найти приходящие и уходящие виды, многие или большинство из которых появились совсем недавно. Группа из 19 экологов написала в журнале Nature: «Большинство человеческих и природных сообществ в настоящее время состоят как из старожилов, так и из новоприбывших, и появляются экосистемы, не существовавшие ранее».
Если существа просто появляются в некоторых местах по своим причинам, то концепция эволюции не может применяться даже как метафора на уровне сообщества или экосистемы. Как доказывал эколог Уильям Друри, самоорганизующиеся адаптивные экологические сообщества или системы, достигшие и сохранившие динамическое равновесие, являются плодами теоретического воображения, созданным восприятием целостной картины. Не существует динамического порядка, силы или принципов самоорганизации, которые превращают все что угодно в систему.
Практические проблемы
Практические советы экологических экономистов были не менее сомнительными, нежели основания их экономических построений
Так, по утверждениям экоэкономистов, в отсутствие гарантированного (с их точки зрения) экономического роста из-за технологического развития человечеству необходимо «уменьшить» общий объем экономики. «В условиях роста неуверенности по поводу технологического развития, было бы нерационально делать ставку на способности технологий избавить нас от ограничений по ресурсам» – настаивал Роберт Констанца – «Вот почему экологические экономисты благоразумно и скептично относятся к техническому прогрессу». Такая «предохранительная» концепция была отвергнута специалистами в области макроэкономики, работавшими с такими показателями, как занятость, инфляция, торговля, продуктивность и национальная конкурентоспособность.
К 1980-м годам в ответ на вызовы, вдохновившие создание экологической экономики, группа ведущих экономистов благосостояния основала Ассоциацию экономистов, специализирующихся в области экологии и природных ресурсов (Association of Environmental and Resource Economists). Эти неоклассические экономисты разработали области экономики окружающей среды, чтобы обеспечить собственный анализ и восприятие кризиса окружающей среды. Термодинамическая теория стоимости ими отвергалась. Вместо этого экономисты окружающей среды в качестве центрального значения анализа и политики окружающей среды предложили понятия «пользы», «благосостояния» и «желания платить».
Экономисты окружающей среды определяли благосостояние и пользу в рамках предпочтений и количества людей, которые 1) готовы платить (WTP) за хорошие продукты и вещи или 2) готовы и согласны (WTA) отказаться от них. Ими не описывалось загрязнение и иные удары по окружающей среде в рамках энтропических сил, уменьшающих возможность восстановления целостных и интегрированных эволюционных систем. Проблемы окружающей среды диагностировались в качестве внешних рыночных факторов.
Экономисты окружающей среды имели преимущество, поскольку они применяли компоненты, уже существовавшие в экономических теориях, и, следовательно, в анализе стратегий и политическом дискурсе. В течение 1990-х годов группы и агентства в области окружающей среды увеличили свой штат экономистами, чтобы приписать изменение стоимости внешним факторам и обнаруживать сбои рыночного механизма.
Дискуссии о балансе затрат и выгоды, конкурирующих кейс-стори о готовности потребителей платить или отказываться от благ начали замещать собой этические доводы и даже политические убеждения
Неоклассический поворот
Под этим влиянием многие экоэкономисты, включая тех, кто был критически настроен к неоклассической экономике, приняли правила игры. Было довольно просто доказать, что люди готовы заплатить больше денег за природу и ту работу, которую она выполняет. Соответственно, вместо того чтобы продолжать толковать экономические системы в качестве вмонтированных в экологическую систему, экологические экономисты уменьшили свои амбиции до корректирования неоклассических моделей затрат и выгоды для определения более высокой экзистенциальной стоимости природы и меньшей процентной ставки ее использование.
Экологические экономисты закончили тем, что полностью приняли лозунг «экономики благосостояния» (welfare economy), заключавшийся в том, что защита окружающей среды является причиной установления правильных цен. Теория, которая одно или два десятилетия до этого утверждала, что рынок встроен в природу, научилась встраивать природу в рынок.
Прогнувшись под нормативной моделью «готовности платить» и теории полезности затрат, экологические экономисты не были способны сопоставить причины, которые привели к отрицанию рыночного механизма в качестве подхода к пониманию проблем окружающей среды.
В ответ на революцию в американской экономике, совершенную Рейганом, экологические экономисты последовали за повальным увлечением рентабельностью. Но, сделав так, они невольно сыграли на руку оппонентам. Изменив политический разговор с вопроса «Что является причиной чего?» на «Что является ценой чего?», экономические экономисты заменили этическую модель ответственности на технократическую модель микроэкономики.
Идейный кризис
Как только политические взгляды, идеологические принципы и умственные убеждения стали рассматриваться в качестве предпочтений потребителей, движение в защиту окружающей среды скатилось до состояния еще одной «заинтересованной группы», пытающейся отвоевать свой кусочек экономического пирога. И проблема защитников окружающей среды заключалась не в том, что они проигрывали эпические битвы по рентабельности в течение 1980-х и 1990-х годов. Они более чем сохранили свои позиции в «темном искусстве» формирования функций общественного благосостояния (social welfare).
Когда защитники и оппоненты дела защиты окружающей среды осваивают дискурс сбоев «рыночного механизма» и внешних социальных факторов, они ассимилируют свои пограничные политические идеи и сглаживают моральные нравоучения «зеленых», превращая политический диалог в более безопасный для анализа.
В результате экоэкономисты превратились в «более экологическое крыло» экономистов окружающей среды, выросших из стандартной неоклассической теории. Это исчерпало энергию дисциплины. Экологические экономисты стремились быть революционными, но теперь наука отклоняет их стремление к трансформациям. Как экология, так и экономика изменились, но совсем не из-за подъема экологической экономики.
Современные экологи перешли к более эмпирической, глисоновской, концепции, кратко формулируемой словами известного теоретика экологии Стивена Хаббела: «Виды приходят и уходят. У экологических участков нет ни структуры, ни функции. У них есть история»
Экономическая наука также продвинулась. Как раз в то самое время, когда экологическая экономика вписалась в традицию неоклассической экономики государства всеобщего благосостояния, эмпирические исследования в области экономики поведения и экспериментальной экономике поставили под вопрос основания неоклассической экономики. Экономисты-эмпирики обратились к изучению поведения институтов и индивидуумов, вместо того чтобы продолжать моделировать абстрактные функции систем.
Сегодня экологические экономисты пытаются выстраивать свои теории на основе ценообразования на «услуги» и выгоды, предоставляемые экосистемами. Однако такой подход сторонников окружающей среды обречен на провал. Если вопросы защиты окружающей среды по большому счету оформлены как вопросы обеспечения экономического благоденствия, государственные деятели, да и само общество почти постоянно останавливают свой выбор на какой-либо стратегии, которая обещает больший экономический рост, больше производства и рабочих мест.
Сейчас экологическая экономика достигла периода своего упадка и старения. Она поддерживает существование в академических кругах концепции «Великой цепи бытия» и устаревшей экономики рентабельности. Противоречия, в которых застряли экологические экономисты, уводят моральную силу, которая однажды так поддерживала науку о защите окружающей среды. Моральная сила может вернуться, если сторонники окружающей среды не будут предписывать выполнения различных задач обществу, а помогут обществу достичь целей, которые у него уже имеются. Тогда защитники окружающей среды смогут сформировать природную среду будущего, а не только моделировать окружающую среду прошлого и превращать ее в деньги.
Марк Сагофф
Связаться Марк СагоффCовременный американский философ Cтарший сотрудник Института философии и публичной политики университета Джорджа Мэйсона
Автор ряда монографий по экономической и экологической проблематике (The Economy of the Earth. Cambridge University Press, 2008; Price, Principle, and the Environment. Cambridge University Press, 2004), известный критик попыток сциентизации проблем окружающей среды.
